Светлана Кармалита
Светлана Кармалита
О начале работы над «Трудно быть богом»
Я очень хорошо помню день, когда родился фильм «Трудно быть богом». 21 августа 1968 года. Это одновременно моё знакомство с Лёшей (Алексей Юрьевич Герман, режиссёр, муж Светланы Кармалита), получение телеграммы с «Ленфильма» о том, что сценарий «Трудно быть богом» запрещён, и событие, которое перекрыло все надежды и чаяния, — вход наших войск в Прагу.
О названии фильма «Трудно быть богом»
Когда Лёша сказал, что картина будет называться «Хроника Арканарской резни» — это для меня были немногие страшные дни моей жизни. Там было три названия: «Трудно быть богом», «Что сказал табачник с Табачной улицы» (если вы смотрели фильм, то наверняка заметили, что там есть внекадровый персонаж, про которого часто говорят: «А вот табачник, очень умный человек, сказал…»). И «Табачник…» было хорошим названием, а «Арканарская резня» — чудовищное. Оно было неконкретное, скучное, не соответствовало картине, и здесь невероятную работу проделал Леонид Исаакович (Ярмольник, исполнитель главной роли), он непрестанно об этом говорил и, в конце концов, победил. Незадолго до конца, когда Алёша был в больнице, он принял решение поддаться уговорам Леонида Исааковича и объявил, что картина будет называться «Трудно быть богом». Так что это абсолютно верное утверждённое Германом название.
О грязи в фильме
Мы как-то сидели с Алёшей после запрета фильма «Мой друг Лапшин» и думали, что бы нам такого поставить. К нам приехал Олег Ефремов и сказал: «Слушайте, давайте поставим ”Графа Монте-Кристо”. Вы же будете режиссёром-постановщиком, ваша фамилия будет в титрах. Просто мне не дадут главную роль, а для вас – дадут». У Алёши была мечта поставить «Трёх мушкетёров». Он говорил: «Как могут выглядеть улицы Парижа во времена ”Трёх мушкетёров”? Когда по обеим сторонам улиц были сточные канавы, куда выбрасывались отходы и мусор. Я не буду даже говорить о том, как выглядели сортиры». Я ему сказала: «Ты же понимаешь, что тебя распнут? И я буду первая. Потому что поставить твоих ”Трёх мушкетёров” даже я тебе не дам». А теперь представьте себе, что через 400 лет Земля будет счастливой и потрясающей, и все будут братья, никто не будет спрашивать о свободе, потому что она будет входить в человека, как в воздух. И они в архивах найдут, что происходит сейчас в Киеве, что вчера убили банкира, а позавчера изнасиловали и убили трёх женщин. Они узнают, что деревни пустые, что старики умирают на улицах. Как вы думаете, зададут ли они вопрос человеку, который про это снимает: неужели так могло быть? Так же и со Средневековьем.
О съёмочной группе «Трудно быть богом»
«Трудно быть богом» снимался той же группой, тем коллективом, которые работали с Лёшечкой несколько десятков лет. И всякое было. Но все шли за ним из картину в картину. Я не знаю, как бывает в обычном кинематографе, но вот продюсера Виктора Извекова я не воспринимаю как продюсера, а только как друга, единомышленника, человека с уникальным чувством вкуса. Это приятная часть. Но есть и другая. Когда положили «на полку» «Мой друг Иван Лапшин», мы это понимали, и, отдавая Семёну Арановичу «Торпедоносцы», мы просили его взять тех актёров, которые играли в «Лапшине». И артисты приехали: и Кузнецов, и Болтнев, и тогда мало кому известный Саша Филиппенко. Мы попросили Арановича сделать это для того, чтобы им было легче жить.
О фаллических символах
Я счастлива, что эти, кажущиеся незаметными, символы в «Трудно быть богом» считываются зрителем. Когда героиня решает родить ребёнка, потому что это будет внук Бога, они же начинают делать это на кровати… не знаю, какое слово тут употребить, мне ближе то, которое я не могу произнести при большом количестве народа… Когда они ложатся на кровать, там же рабы ходят вокруг, это происходит на глазах у других людей. И это нормально, потому что кругом картинки с изображением фаллосов.
Я была воспитана в строгих правилах, я специально вам это говорю, чтобы вы не сочли мои слова за развращённость. У меня есть любимый диалог в фильме, когда король говорит Румате: «Жарко, потно и кровососы с неба падают, понимаешь, соскальзываю», — и отворачивает одеяло, там тоже кожаный фаллос, и мы видим, с кого он соскальзывает, там дама лежит. И Румата ему отвечает: «Возьми варварку». «Ты что? Откусит, как у этого…» То есть это предмет анекдотов, бесед, это образ жизни. Придуманный, может быть, но да, придуманный.
О любви Германа к чёрно-белому изборажению
Я точно знаю, почему у Алексея было чёрно-белое кино, несмотря на то, что понять, что происходит у Лёшечки в голове, не могла иногда даже я, проводившая с ним 24 часа в сутки. Он считал, что когда в кино пришёл звук, он закрыл немое кино, которое тогда ещё не достигло своих возможностей. Появление цвета прекратило развитие чёрно-белого кино, которое тоже не до конца исчерпало себя. Кроме того, он считал, что, при просмотре чёрно-белого кино, зритель может себе представить, как это выглядит в цвете.
О закадровом тексте в фильмах Германа
Закадровый голос у Германа – это и очень легко, и очень сложно. И в «Двадцати днях…», где текст читал Симонов, и в «Лапшине…», и в «Хрусталёве…», и в новом фильме возникает закадровый текст. Началось всё с «Двадцати дней без войны», когда было понятно, что картину не примут, возникла необходимость что-то объяснить. Там был начальный эпизод, когда военный корреспондент Паша Рубцов идёт в пилотке, надетой на манер солдата немецкой армии. Мы уже предполагали, что это пойдет под нож. И бесконечно умный Константин Михайлович Симонов написал авторский текст: «И в этой своей пилотке Паша Рубцов, так похожий на пленного немца…», — и этим он снял все вопросы. Что касается «Лапшина…», то когда первые зрители из числа наших друзей, сказали: «Мы ничего не поняли: какие-то градусники, о чём речь-то?» — тогда Герман не то чтобы пошёл на поводу, но он захотел объяснить с помощью закадрового голоса. И в последующих лентах тоже.
О второстепенных репликах
Невнятность звука, в которой часто упрекают картины Германа, говорит о том, что не всегда главный герой должен произносить те реплики, которые могут нести смысл происходящего. Я вам приведу пример из «…Лапшина». Там застолье, все говорят более-менее по делу, но проходит человек и произносит: «Томаты-ароматы». И эта реплика становится первоплановой. Зимой, в мороз, в каком-то городе, и вдруг: «Томаты-ароматы». При чём здесь это? Но, может быть, от этого в заснеженном городе возникает в картине ощущенческий момент: где-то весна, где-то пахнет томатами. И для Лёши эти «томаты-ароматы» были важнее того, о чем в это время говорил Алёша Болтнев.
Прежде чем писать сценарий, мы продумывали каждое действие каждого персонажа. Мы сочиняли биографию каждого героя: откуда он, что с ним было до его появления, что с ним может статься завтра, послезавтра, по нашим предположениям. То есть мы отрабатывали в чистом виде точный сюжет. Затем, и я очень не люблю это вспоминать, потому что начинались ужасы, Лёша говорил: «А теперь мы начинаем затаптывать сюжет». На первый план выходила вторая линия, затем – третья. И вот здесь вопрос: а что важнее? Речь главного героя или реплика второстепенного персонажа?
Виктор Извеков, продюсер
Об эволюции Алексея Германа
Герман как художник, на мой взгляд, эволюционировал. Его ругали за сложность в «…Лапшине», который нам сейчас кажется образцом ясности и простоты. «Хрусталёв…» — сложнее, его называли «взбесившийся Лапшин», сейчас уже не представляется такой уж трудной к восприятию картиной. «Трудно быть богом» ещё сложнее «Хрусталёва…». Американцы снимают фильм, как будто вас везут через лес по широкой автостраде на шикарном автомобиле на очень мягкой подвеске, зрителя от начала до конца, привезут, всё, что зрители хотят, им покажут, ничего другого он не увидит. Здесь же ведут через тот же самый лес, только без автострады и автомобиля. При этом каждое дерево, каждый кустик, каждая птичка, всё, что в кадре, становится главным. Герману было важно всё, что в кадре.
О гармонии Арканара
Я бы хотел более серьёзно отнестись к тому, что Румата в фильме играет на, так сказать, саксофоне. Дело в том, что если очень внимательно смотреть на это полотно, то мы увидим, что он не только пытается играть, но и пытается учить рабов. Мыться, например. Один из рабов ему отвечает: «Я уже и так два раза помолился, зачем мне ещё мыться? И так с меня вся грязь слетит». Другой, когда играет Румата, затыкает уши и говорит: «Повешусь» — настолько он устал. Это мир, придуманный гениальным художником. Да, это Средневековье, но планета-то вымышленная. Поэтому все вопросы, вроде: почему у осла такой гигантский «аппарат» — имеют один ответ. Так придумал Алексей Юрьевич. Почему бросают длинные розы? В Средневековье не было таких роз. Так придумано. Румата пытается не забывать Землю с помощью музыки. Во-вторых, он прививает жителям какие-то каноны красоты, гигиены и так далее. Как задумал Алексей Юрьевич, у них нет понятия гармонии, поэтому наша земная музыка кажется им какофонией. В конце фильме труба местного музыканта уже пытается подыгрывать саксофону в унисон. Причём звук трубы — последний, это даёт надежду на то, что Румата смог хоть что-то сделать в этой жизни.
«Трудно быть богом» выходит в ограниченный прокат 13 февраля, в широкий — 27 февраля.