— «Шопинг-тур» — фильм редкого для России жанра хоррора. На Ваш взгляд, с чем связано то, что в нашем кино этот жанр так и не сложился?
— Тут, наверное, есть несколько возможных вариантов ответа. Один из них заключается в том, что жанр может прижиться в культуре, только если его этой культуре показывать. Зритель же не знает, что он любит. Покажите ему что-то, вдруг ему понравится. Но поскольку фильмов ужасов в России не делают практически, они и не приживаются. Быть может, если люди посмотрят мой фильм, и он им понравится, у кого-то возникнет желание сделать еще что-то подобное, затем еще. Вот тогда может и возникнет жанр, потому что для его возникновения необходима цепочка фильмов, одного-двух недостаточно.
Другой вариант ответа на ваш вопрос заключается в том, что в русской культуре всегда, еще при Державине, наверное, было деление на высокую культуру и низкую. Высокая обращена к сердцу и уму, низкая – сюда я отношу ужасы, эротику, авантюрные приключения разные – обращена ко всему, что ниже пояса, к инстинктам, среди которых страх, конечно, один из основных. То, что относится к этой «низкой» культуре, у нас негласно считается чем-то непристойным, стыдным, бездуховным и так далее. Но правда заключается в том, что в современной культуре, если конечно, хотеть ощущать себя частью мира, подобных вертикалей, «верха» и «низа», уже давно нет и быть не может. Так что, возвращаясь к вашему вопросу, почему не снимают хорроров в России – да потому что это «стыдно». Стыдно признаться себе, что тебе нравится бояться. Хоррор ведь на том и основан, что бояться приятно, особенно когда ты понимаешь, что все что происходит страшного, происходит не с тобой, а вон там, на безопасном расстоянии, на экране, с кем-то с другим.
— А как у Вас возникла идея снять хоррор? И как возник сюжет фильма?
— Да у меня не было идеи снять хоррор, скорее у меня была идея снять фильм практически совсем без денег. Я считаю, что моя занятие в жизни – рассказывать истории. Соответственно, для меня главное, что есть на свете – это истории, в частности в кино. Поэтому когда я понял, что у меня не получится в ближайшее время снять другой фильм, более дорогой, который требует больших продюсерских усилий и больших достаточно денег, я решил самостоятельно сделать что-то совсем маленькое, совсем за дешево. Оставалось только найти историю, которую можно было бы рассказать таким вот образом. То, что она оказалась историей с ужасами – это вторичный момент, важно, что она придумывалась так, чтобы ее можно было снять на мобильный телефон. Ну, ведь странно снимать на телефон, к примеру, историю размолвки мужа и жены, а вот когда происходит что-то страшное, невероятное, что-то не от мира сего, тогда идея того, что это снято участником событий как-то оживает, по-моему. То есть, такой задачи: снять ужасы не было, была задача найти историю, подходящую под независимый, безбюджетный, «партизанский», хулиганский проект.
— В Вашем фильме видят не только хоррор, но и, к примеру, сатиру на современное общество потребления. Как Вы относитесь к разного рода интерпретациям, и как бы Вы сами охарактеризовали свою картину?
— По правде говоря, свою точку зрения я постарался выразить целиком на экране. Поэтому я против того, чтобы режиссеры объясняли смысл своих фильмов потенциальным зрителям. Конечно, мы делаем свои фильмы, пытаясь максимально вложить в них все, что нам хочется сказать. Иногда это получается в большей мере, иногда – в меньшей. Но, так или иначе, все, что вы видите в фильме, в моем, в любом другом, оно там и есть. Не бывает такого, чтобы зритель придумал не имеющие места быть коллизии или смыслы. Если вы что-то в фильме увидели, значит, оно там есть, и я никогда не скажу вам, что вы неправы. Я скажу вам спасибо за еще одну точку зрения. Чем больше интерпретаций возникает у фильма, тем он богаче.
— Бюджет картины – около $70 тысяч, что для кино сумма более чем скромная. На что хватило этих денег?
— Обычно в кино, которое само по себе производство дорогое, основные деньги уходят на кинозвезд и на спецэффекты. У нас не было ни первого, ни второго. Кроме того, все люди, которые работали над фильмом, включая оператора с его камерой, включая актеров с их талантом, трудились не за деньги, а за интерес и какой-то возможный процент от успеха. Бюджет уходил только на самое необходимое. К примеру, нам нужно было арендовать автобус, в котором происходит большая часть действия, отвезти массовку в 25 человек в Финляндию, этих людей там нужно было разместить, кормить – это же невозможно сделать бесплатно. То есть вот на такие вещи уходили деньги, на быт, а не на то, что обычно занимает деньги в кино.
— Чем, на Ваш взгляд, обусловлено то, что все больше людей, как это сделали Вы, снимают кино независимо, своими силами? И сохранится ли, по Вашему мнению, эта тенденция в дальнейшем?
— Я могу говорить за себя. У меня нет никакой принципиальной позиции по этому вопросу. Просто когда тебе нужно работать, а не дают, ты находишь другие какие-то пути, свои. Ну, немаловажно, конечно, что наше общество в последнее время становится все более жестким, наша культура – все более регламентированной, давление государства чувствуется все сильнее. Ну а что обычно происходит в таких ситуациях? Это как, знаете, если армия противника занимает твой городок, ты уходишь в партизаны. Стремление к независимости в культуре будет прямо пропорционально давлению на нее. Чем больше будет давления, тем больше будет хотеться свободы – это объективный закон, закон физики, уж не знаю, кто там его изобрёл.
— В таком случае, можно ли говорить о том, что за подобным «партизанским» кино стоит будущее отечественного кинематографа?
— Не знаю. У нас очень большая страна. С одной стороны, трудно представить себе Великую Отечественную войну, которую выиграли только партизаны, с другой стороны, можно сказать, что Вьетнамскую войну, например, выиграли именно они. Будущее кино – это большое, абстрактное понятие. Тем не менее, то, что независимая ветвь в нашем кино имеет право на существование и будет жить, я думаю, очевидно. Определит ли именно она будущее нашего кино – трудно сейчас сказать. Да и зачем? Понимаете, когда я снимаю кино, я же не задумываюсь о том, определяю ли я будущее российского кино. Я просто пытаюсь рассказать свою историю, так чтобы ее увидело и поняло максимальное количество людей.
— Вы известны как кинокритик. Опыт этой работы как-то отзывается в Вашем режиссерском творчестве?
— Нет, никак не отзывается. Я давно уже, больше десяти лет, не являюсь кинокритиком. Собственно, как только я стал режиссером, я перестал писать о фильмах других. Есть масса примеров режиссеров, которые стали таковыми из кинокритиков, но я не могу себе представить ни одного из них, который бы как-то ориентировался на свой опыт работы кинокритиком. Когда ты ставишь фильм, у тебя столько практических, бытовых, технических, не имеющих вообще никакого отношения к искусству задач, плюс задача эффективно рассказать свою историю, что думать о каких-то чужих фильмах, об опыте своей насмотренности просто не остается никакой возможности.
— «Шопинг-тур» демонстрировался еще год назад на кинофестивалях «Окно в Европу», «2morrow». С чем связана столь длительная задержка с выходом картины в прокат?
— У каждого фильма своя дорога к зрителю. Слава богу, что мой фильм дошел наконец. Да, это заняло времени немного больше чем обычно. Просто по каким-то внутрицеховым причинам – нам, к примеру, пришлось сменить прокатчика. Но никакой скандальной истории за этим не стоит.
— На кого ориентирован фильм, какова его прокатная судьба, и как, по Вашим ожиданиям, зритель примет картину?
— Конечно, мне бы хотелось, чтобы картину посмотрели и полюбили все (смеется). Безусловно, в первую очередь он адресован молодежи, зрителю, условно от 18 до 30 лет. С другой стороны, поскольку фильм уже прошел по фестивалям, и я наблюдал какие-то зрительские реакции, я заметил, что картина нравится не только молодым людям, но еще и женщинам среднего возраста. Вероятно, они находят что-то для себя как матери, поскольку фильм отчасти про отношения матери и сына. Но я приглашаю всех придти и посмотреть. Кто-то скажет, что это идиотизм, и тоже будет прав, наверное. А кто-то испугается и посмеется, и будет доволен не зря проведенными часом и 10 минутами своей жизни.