«Многие отказывались, как только слышали слово «эксперимент»

Евгений Коряковский, режиссер фильма «Читай, читай» 

— Для тех, кто еще не видел фильм и не представляет, о чем в нем идет речь, пара слов об идее картины. Ты взял реальные биографические истории молодых актеров и попросил известных писателей придумать их будущее. Как тебе пришла в голову такая мысль?
 
— Фильм родился из моего внутреннего ощущения тревоги за будущее молодых актеров, которые приезжают «покорять» столицу. В 2010 году я встретил своего однофамильца Ваню Коряковского. Он – выпускник Ярославского государственного театрального института (курс Александра Кузина) – познакомил меня с однокурсниками. Глядя на них, я впервые испытал это чувство беспокойства, даже страха. Огромное количество молодых провинциальных артистов каждый год приезжает в Москву. Мало кто из них становится звездами, в основном люди либо уходят из профессии, либо возвращаются в родные пенаты. Много и просто переломанных судеб. Конечно, подобные истории есть в любой профессии, но в актерской они, мне кажется, максимально выпуклы. Это чувство тревоги и подсказало идею.
 

Мы поставили некий эксперимент: ребята написали свои биографии, на их основе известные писатели придумали рассказы, «предсказывающие» будущую жизнь этих актеров. Получившийся текст герои зачитали на камеру. Это чтение – встреча с самим собой в будущем, с собственным стариком, если хотите, – и есть основа фильма.
 
— Писатели легко согласились на такой эксперимент?
 
— Сначала было непросто. Мне нужны были люди, со мнением которых считаются. В первом списке значилось около 50 имен, но большинство из них отказались сразу, как услышали слово «эксперимент». Может быть, пугал момент соревновательности, не знаю.
 
Потом к нам присоединился Захар Прилепин, и стало легче, писатели поверили. Мои друзья – Ольга Столповская и Александр Снегирев – пригласили тех, кого знали лично. В какой-то момент я понял, что подбираются авторы примерно из одного «лагеря», и постарался привлечь к работе другие литературные сообщества. Например, мне нравились маргинальные и жесткие тексты сетевого писателя Упыря Лихого. Было любопытно предложить ему поучаствовать. Ярослава Пулинович и Михаил Дурненков написали, на мой взгляд, достоверные продолжения своих героев. Возможно потому, что современные драматурги уделяют много внимание вербатиму, это уже понятное и знакомое им поле. Участие писателей превратило этот эксперимент в полифоническую историю ожиданий самого разного толка и добавило необходимый вес высказываниям.
 

Авторы знали истории всех ребят и сами могли выбрать персонажа. Иногда я что-то советовал. Например, хотел, чтобы историю Кати Гостевой писал Прилепин. Но в итоге остался не очень доволен этим симбиозом. Захару должен был достаться кто-то другой. Катя оказалась для него некой загадкой, он прочитал её несколько буквально, на мой взгляд. Тем не менее это один из лучших, если так можно говорить, текстов в картине. Вообще, попаданий в своего героя не так много, как хотелось бы или, скорее, как ожидалось. Но есть и очень точные: Ярослава Пулинович писала будущее Ани Бачаловой и буквально шла вслед за языком героини. Это был шокирующий момент для Ани. Стилистика, образ мыслей были схвачены так точно, что во время читки Ане постоянно казалось, что это писала она сама.
 
—  Не было сомнений, справятся ли «подопытные»? Ведь получилось довольно серьезное психологические испытание – всё по-настоящему, можно сказать, «основано на реальных событиях».
 
— Именно поэтому я сразу решил работать с актерами. Это люди, у которых разработан психоэмоциональный аппарат и которые умеют им управлять. Артисты знают, как дистанцироваться от текста, они привыкли присваивать себе чужие личности, находить на своей внутренней эмоциональной карте места, резонирующие с ролью, исследовать их. Если бы это был обыкновенный человек, воздействие могло быть гораздо сильнее. 
 

Хотя, надо сказать, наши актеры на момент съемок были еще не вполне сформировавшимися артистами – это были их первые годы проживания в Москве после учебы. Думаю, сейчас большинство из них вряд ли согласились бы сниматься в моем фильме. Теперь они обросли «московской броней» – иронией, пониманием схем взаимоотношений. А в фильме они еще тепленькие, живые, ранимые, неопытные, их слёзы совсем настоящие, и не только слезы. Кто-то сказал, что Сокуров посчитал актерское исполнение в этой картине наигранным, а передачу эмоций преувеличенной. Забавно, мэтр не увидел, что игры, в принятом смысле, там нет. Эту ситуацию можно только прорыдать, прокричать.
 
— Как в сцене, где актриса одновременно смеется и плачет, вспоминая об инсульте отца…
 
— Наверное, это была все же удача для фильма – в тот момент, когда Аня рассказывала самую трагичную в своей жизни историю, в парке Баумана неожиданно включились фанфары. Музыка странным и даже страшным образом наложилась на ее текст. С одной стороны, я осознавал, что провоцирую человека на выплеск эмоций, не зная, к чему это приведет. С другой стороны, не понимал, должен ли прекратить это истязание. Это все равно что видеть, как человек несется с горы на огромной скорости, и не иметь возможности и даже желания его остановить. В итоге все хорошо закончилось. Получилась очень важная, я бы сказал, ключевая сцена фильма. 
 
— Как восприняли «Читай, читай» на фестивале «Зеркало»?
 
— Мне показалось, кинокритики сделали вид, что моей картины не существует.  Многие после показа находились в состоянии некоторой фрустрации, они не могли определить, к какому жанру принадлежит фильм – игровой он или документальный? Вообще, что это? Видимо, они привыкли исследовать понятные им формы.

Вивек Гомбер, Евгений Коряковский и Мяоянь Чжан на фестивале им. Тарковского «Зеркало»

Одна хорошая критикесса (это ведь не обидное слово, да?) сказала, что нельзя так долго показывать крупный план, что это запрещенный прием. Но в каких киноскрижалях это прописано, кто его запретил? Мне было интересно именно это – человеческое лицо. Другой критик написал про мой фильм, что это «самое радикальное высказывание на фестивале Тарковского». При этом на показе в Иваново картина получила невероятную зрительскую поддержку. В такие моменты у меня ломается мозг: самое радикальное высказывание с точки зрения критиков оказывается очень понятным и даже близким простому зрителю.
 
—  Раз речь зашла о жанре, ты сам его как определяешь? Это все-таки документально кино?
 
— Черт его знает. Наверное, было бы правильнее, если бы я пришел на фестиваль не только с фильмом, но и с точным пониманием его жанра, концепта. Но у меня лишь ребенок, у которого нет имени и которого никто из кинокритиков называть не спешит.  Что тоже симптоматично.
 

В документальном кино мир просто фиксируется и на монтажной линейке превращается в историю, в высказывание. Ну, чаще всего. У нас – сочиненная реальность. Я поместил людей в почти игровые ситуации с точки зрения многих взаимодействий. Но реакции молодых людей, их внутренняя жизнь во время читок, во время поиска городского пейзажа для своего отрывка – это все абсолютно спонтанные документальные вещи.
 
— То есть ребята сами предлагали площадки для съемок?
 
— Да, они должны были найти место в пространстве города, чтобы рассказать там свою историю. Иногда я подталкивал их к определенному решению. Например, мне хотелось, чтобы Ваня Мозговой существовал около театра, но то, что это будет МХТ им. Чехова, Ваня решил сам. Также актеры помещали свое имя в пространство столицы: они рисовали эскиз таблички, а мы из него делали неоновый титр. В фильме есть простая мизансцена, где Дима Слинкин бегает по городу и закрывает собственным именем какие-то рекламные вывески. Это можно прочитать по-разному: как попытку обнаружить себя в этом городе или даже как конкуренцию живого с неживым. Никто не говорил Диме, что он должен делать, это рождалось спонтанно, как личный перфоманс. Он, Москва и его имя, написанное чуть светящимися буквами на картоне.
 

Неоновый титр Михаила Дурненкова

Кроме того, мы вешали на героев камеру (Body Mount). Они сами решали, где будут с ней находиться, что будут делать, как будут себя презентовать. Кто-то хотел даже прыгнуть с парашютом, но, к счастью, этого не произошло. Каждая из этих самопрезентаций довольно много говорит о персонаже.  
 
— Пожалуй, самый прозаический и всегда актуальный вопрос: во сколько обошелся фильм?
 
— Практически все работали бесплатно, и все равно это вылилось в приличную сумму – около 1,2 млн руб. Достаточно много ушло на цветокоррекцию, технические перегоны, мы покупали технику, арендовали студии, транспорт, сняли большое количество актеров массовых сцен в поиске любопытных лиц стариков и так далее.
 

Иногда я ошибался. У меня был один режиссер монтажа, с которым я пробовал нащупать киноязык. Он предложил сделать странный неструктурированный видеоарт. Это совершенно не работало на историю, но денег стоило приличных. В итоге мы отказались от работы с ним, а в картине не осталось ни одного его кадра.
 
— Кстати, на стадии монтажа ты говорил, что и как должно быть, или это была совместная работа с группой постпродакшна?
 
— Конечно, совместная. У меня было два режиссера монтажа. С одним я делал истории про прошлое актеров, добиваясь практически сентиментального мироощущения. Со вторым мы монтировали само чтение, там был больший концептуализм и даже минимализм.
 

Режиссер Евгений Коряковский и оператор Ирина Шаталова на съемках фильма «Читай, читай»

С точки зрения мысли мы двигались от совершенно одиноких персонажей, по восприятию на тот момент, к дуэтам, а после дуэтов выходили на остросоциальную тематику. Когда прием уже понятен зрителю, с ним можно и нужно совершать какие-то метаморфозы. Например, я объединил детство двух персонажей – Ани Кочетковой и Димы Тархова. Дима рассказывал про сестру, а Аня про брата, и вдруг они сложились у меня в некую семью – так похожи по тональности были истории. Их трагические наслоения срифмовались, стали этакой общей проекцией на семейные отношения, которые существуют в России.  
 
— Планируешь показывать картину за рубежом?
 
— Европейским фестивалям вряд ли будет любопытен мой фильм, потому что в нем много текста. Зрителю «Читай, читай» придется не смотреть кино, а буквально читать и читать! 80% времени в состоянии бешенной читки. Я смотрел за реакцией иностранцев на фестивале «Зеркало», как в попытке догнать субтитры отчаянно бегали их глаза. Время от времени они бросали это дело, просто смотрели на лица героев, потом опять пытались читать.
 
Наверное, у меня получилось русское кино. Хотя Вивек Гомбер, представляющий на фестивале фильм «Суд», сказал, что это и про Индию тоже. Конечно, мне хотелось бы показов не только для русскоговорящей публики, там возможны новые прочтения. Но гораздо важнее, чтобы этот фильм увидел наш зритель.