Рома Либеров, автор документальной анимации «Сохрани мою речь навсегда»
— Вы уже делали фильмы о Бродском, об Ильфе и Петрове. Теперь Мандельштам, с которым вы очень точно попадаете в нерв нынешней эпохи. Ставили ли вы себе намеренно такую цель?
— Нет, просто, к сожалению, нам выпала такая эпоха. Ответа на вопрос, почему Мандельштам, не может быть. У него одни из самых изящных стихов в русской словесности, и это естественно — их любить, если ты вообще пытаешься что-то читать.
— Выстраивая драматургию, по какому принципу вы вычленяете эпизоды биографии героя?
— Есть две позиции: внешняя и внутренняя. Внутренняя — это какие точки были переломными в отдельно взятой жизни. Есть точки бесспорные, вроде Первой русской революции, дела «Тиля Уленшпигеля». Придумал это не я — тут надо читать автора.
Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»
Всегда видно, что его фраппирует. Внешняя позиция подразумевает, что как бы мы ни смотрели, всё равно дадим определенный угол зрения. На пересечении этих двух позиций рождается что-то, что, конечно, только с большой натяжкой можно назвать драматургией. Уверен, что любой драматург подвергнет нашу работу большому сомнению. Но драматургические каноны для того и существуют, чтобы их нарушать.
— Какую работу понадобилось проделать с источниками, прежде чем приступить к созданию портрета Мандельштама?
— Технические процессы довольно скучные. Ты просто работаешь и работаешь. Пытаешься абсорбировать максимально возможный корпус материалов, который заключается не только в очевидном, написанном Осипом Эмильевичем, Надеждой Яковлевной, воспоминаниями, дневниками их современников. Помимо этого есть корпус необходимых косвенных материалов: начиная от дневников Пришвина и заканчивая материалами какого-нибудь дела Промпартии. Важно, что этот процесс работы с материалами — не разовый, а постоянный.
Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»
Для чего это нужно? Только когда ты ориентируешься в эпохе и её изломах, ты представляешь отдельного человека в ней. Кроме того, к каждому фильму применительны свои особые моменты. Скажем, здесь стоит обратить внимание на житийную форму, это такое «Житие Иосифа Блаженного».
— Как разрабатывалась такая форма жития?
— Идея была следующая. Предполагая некое житийное описание, всякий человек, погруженный в контекст, вспоминает как минимум «Житие протопопа Аввакума» — серьезный, высокий образец старорусской прозы, который очень любил Мандельштам. Отталкиваясь от этого, мы выделили двадцать одну главу, каждую из которых предваряет «икона».
— У этих «икон» очень интересное оформление на стыке древнерусской живописи и русского авангарда. Как возникла такая концепция?
— Тогда наступило новое время, потому я предложил представить выдающемуся художнику Ире Горячевой, что наше «Житие Иосифа» исполняют в виде икон художники-супрематисты, безбожники и даже богоборцы. Мы вооружились инструментарием авангарда и по конкретным идеям создали «иконы».
Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»
О каждой я могу по неделе рассказывать, поскольку там зашифровано определенное количество символов, стихов, событий.
— Комплекс выразительных средств, которые вы используете, от фильма к фильму усложняется. Чем их выбор был определен в этот раз и что было для вас новым?
— Здесь мы впервые взаимодействовали с кукольным театром. Не вполне были понятны его возможности, поэтому нам приходилось многое изобретать прямо в кадре. Но главное — мы старались с этим работать любовно. Например, если вы присмотритесь к кадрам, где Мандельштам стоит на берегу моря, там на песочке натоптана тропинка его каблучками.
Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»
Новым выразительным средством стали инсталляционно-постановочные сцены, то есть работа художника-постановщика Алёны Лисиной. Страшно подумать, что этого могло не быть. Правда, Алёну я обманул. В сценарии было прописано две такие сцены: звонок Сталина Пастернаку и сцена допроса. В итоге сцен получилось раза в два больше. Пока не столкнешься с возможностями, их не понимаешь. Так что Алёна поплатилась за свой талант.
На съемках фильма «Сохрани мою речь навсегда»
Если утилитарно оформлять задачу, то наша работа — это просто переводческая деятельность. Мы переводим с языка изящной словесности на язык не то чтобы кино, но, скажем сухо, на аудиовизуальный язык. Мы не иллюстрируем поэзию, не визуализируем, а просто стараемся перевести отдельную судьбу, отдельно написанное стихотворение, фрагмент эпохи. Оформляем это с помощью любых средств, позволяющих увидеть и услышать. Мы, кстати, в этот раз даже слова «фильм», «кино» не употребляем. На всех афишах мы пишем: «Сочинение для кинотеатра со зрителем».
— Но что служит камертоном, позволяющим понять, соответствует ли ваш перевод первоисточнику?
— Камертоном является сам Осип Эмильевич. Нужно читать автора и даже не мыслить о том, чтобы поставить себя в одну весовую категорию с ним. И у Мандельштама, и у любого автора всё написано. В конечном счете, это вопрос убедительности — Мандельштам это или не Мандельштам, Шекспир это или не Шекспир. Если ты достаточно прочел автора, ты можешь в «Гамлете» вывести героев хоть в костюмах коммандос и с пулеметами наперевес. Главное, чтобы это было убедительно. Неубедительность возникает тогда, когда автора не читают. Так что камертон — только сам автор.
— Давайте вернемся к теме кукольного театра. Почему вы решили обратиться к его языку и каково с ним работать?
— Я очень люблю этот язык, и я специально переходил в разные кукольные театры. Для меня очевидна необходимость этой меры условности, что Мандельштам — марионетка, кукла. Вырежьте из фильма кукольные сцены — случится катастрофа, потому что Мандельштам в них. Для меня было трагедией, когда в процессе съемок мы эту куклу хоронили, потому что за время работы мы её полюбили. Поначалу я хотел, чтобы этим занимался Резо Габриадзе, но вдруг я услышал о спектакле «Всадник CUPRUM» театра «КУКФО». Поехал в Петербург и был поражен постановкой.
Режиссер театра «КУКФО» Анна Викторова и Мандельштам
Мы познакомились с создателем и режиссером театра Аней Викторовой, в итоге я вовлек их в работу. В их лице мы приобрели не просто коллег. Надеюсь, теперь мы будем работать с ними всегда.
— Как разрабатывалось визуальное решение картины?
— Мне хочется, чтобы каждый кадр был уникальным, неповторимым. Потому что взгляд изнутри неповторим. Например, у нас был такой самодельный эффект — «Зозо». Во время первой съемки в Петербурге мне казалось, что в кадре должен быть какой-то иудейский хаос, туман. И тут вижу — на траве валяется обычная пищевая пленка. Это был наш спаситель, которого мы назвали «Зозо», потому что там цена была — 30.30. Пленочку эту в итоге мы возили с собой все съемки.
Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»
В другой раз нас выручил пластиковый стакан, которому мы сделали обрезание дна. Эффект, соответственно, назвали «Катс». Конечно, такое можно сделать на постпродакшне, но всё-таки хотелось получить уникальные кадры. Понимаю, что все профессиональные киношники будут смеяться над нами из-за этого, мол, мы занимаемся всякой ерундой. Но мне нравится очарование детскости процесса.
— Как бы вы оценили роль более серьезных технологий для проекта?
— Технологии нужны для того, чтобы становиться свободнее. Мне очень радостно, что мы живем в это время, при таких технологических возможностях. Фильм снимали на Blackmagic, что было довольно ново. Это дало на порядок больше возможностей цветокоррекции, чем, скажем, у Mark III. Плюс нам нужна была мобильность. Кроме того, прекрасно, что многие задачи (например, графические) можно решать на расстоянии. Наш художник-дизайнер Ира Горячева живет в Египте, а художник-мультипликатор Нина Бисярина — в Екатеринбурге. Технологии позволяют сочинять, не привязываясь к монтажной келье.
— Кстати, по поводу команды. Как вы набираете соавторов?
— Мы никого не набираем. Мы все случайные люди, которые случайно друг друга находят. Нам нужен был мультипликатор, но, разумеется, непростой. Откликнулось человек двести, с десятью я встретился, с Павлом Ермоловым мы совпали. Я сразу вижу, когда человек «горит». Долго искали художника-постановщика, пока не встретили Алёну Лисину, которая только что закончила Школу-студию МХАТ. Потом я контактировал с огромным количеством уличных художников, среди которых такие известные, как Миша Most, Стас Багс, но ни у кого не «щёлкнуло» на слово «Мандельштам».
Монтажер Антон Бенеш, Noize MC, художник-постановщик Алёна Лисина, оператор Роман Сивожелезов
И вдруг я встречаюсь с Сережей Овсейкиным, предводителем арт-группы Zuk Club, которая расписывает торцы домов, и вижу, что у него «щёлкает».
Он даже гонорар не взял. С ними мы устроили акт вандализма — надписи на стенах в городе это не графика, а их росписи по трафаретам.
— У многих неоднозначную реакцию вызвало приглашение Noize MC для саундтрека. Как сложилось это сотрудничество?
— С Nozie MC мы крепко полюбили друг друга. Вы думаете, я мало рэперов повидал? В основном они существуют на отвязе. А вот с ним мы совпали — я в глаза Ване посмотрел, и мне сразу всё про него стало ясно. Он городской поэт нового времени. И это притом, что все, даже группа, даже наш звукорежиссер Саша Трухан его отрицали. Но произошло чудо, люди переменили свое мнение, а трек «Сохрани мою речь навсегда» вышел совершенно грандиозный. Так я лишний раз убедился, как опасно думать, что ты уже всё знаешь о жизни. Вот человек сказал: «Я не люблю современное искусство». И что он этим сказал? Да он лишь выдал свою безграмотность и ограниченность.
Процесс сведения звука
Современное искусство такое разное, в нем бывает сложно ориентироваться, поэтому люди его не знают, только поэтому говорят, что его не любят. Сколько было нападок, когда вышел трек. «Фу, Мандельштам и рэп». А, между прочим, Павел Нерлер, председатель Мандельштамовского общества, которому за шестьдесят и который был знаком с Надеждой Яковлевной, позвонил и сказал: «А здорово, какое-то новое сердцебиение в этом есть». Хотя он первый должен был бы меня упрекнуть. Это называется восприимчивость и отсутствие ретроградства.
— В картине огромное количество локаций. Как вы смогли объехать пол-Европы и часть России и везде успеть снять необходимый материал?
— Это довольно нервозный процесс — тут надо знать, что снимаешь. Помог предыдущий опыт — когда мы снимали «ИЛЬФИПЕТРОВ», мы в точности проехали весь маршрут писателей по Америке. В этот раз тоже пришлось довольно утомительно поездить. Путеводителем был сценарий, стихи и вновь сам автор. Мы пытались соответствовать тому, что видел он, то есть смотрели как бы изнутри него. Конечно, ни один продюсер никогда бы не пошел у нас на поводу.
Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда»
Мыслимо ли слетать специально в Афины на полтора дня ради нескольких кадров? Тем более в сценарии этого нет, есть только стихи: «Одиссей возвратился, пространством и временем полный». Вот как продюсеру объяснить, что это нужно накопить? Оттого я вынужден сам быть продюсером. Ненавижу эти продюсерские, административные функции. Хорошо, что нам Катя Вешкина помогала координировать европейские съемки, иначе бы ничего не получилось. А это Афины, Сунион, Венеция, Флоренция, Париж, Реймс, Берлин, Гейдельберг, вся Армения, Воронеж, много раз Петербург, Москва, Владивосток, Тверь, Саматиха, Чердынь. Снимая, ты получаешь только основу для кадра. Потом всё режется: где-то, например, небо ставится совсем из другого кадра, цветокорректируется. Делается это, чтобы как-то насытить нас эмоциями автора.
— Какую часть от работы над фильмом занял монтаж?
— Из двух с половиной лет монтаж продолжался ровно девять месяцев каждый день, то есть где-то 270-280 дней. Равномерная, кропотливая работа. Только сведение звука заняло 30 дней. Но для нас это нормально, быстрее не получится. Да я бы с радостью и больше поработал.
— Ваши проекты независимые. Расскажите о поиске финансирования.
— По большому счету, деньги — это единственная проблема. Они всегда очень нужны, и чем больше, тем лучше. Справедливо, чтобы люди думали о том, что сочинять, а не о том, на что жить. Художник не должен быть голодным в прямом смысле этого слова. Так как я сам вынужден быть продюсером, я с этой проблемой всё время борюсь. Иногда упрашиваю, убеждаю людей нас поддержать, иногда кто-то проявляет собственную инициативу. В этот раз Blavatnik Family Foundation нас поддержал. Бизнесмен Юрий Иосифович Кокуш помог, он занимался всеми нашими перелетами. Потом появился Константин Львович Эрнст и Первый канал. Продюсер Женя Гиндилис разработал для нас целую тактику, привел к Елене Соловьевой, ставшей куратором проекта. Наконец, Эдита Иосифовна Куснирович, генеральный директор фестиваля «Черешневый лес», буквально открыла нам второе дыхание. Эти люди два с половиной года давали деньги, чтобы группа могла работать и сочинять кино. Это фантастика, потому что ведь никакой отдачи фильм не принесет. Он не заинтересует миллионы зрителей и не даст рекордные сборы. Он даже не станет предметом массовых обсуждений. Но всё равно люди нам помогали.
— Как вы структурируете такой объем работы: сценарий, режиссура, продюсирование, разъезды, монтаж, сочетание множества техник?
— Опасно думать обо всём сразу. Сейчас мы начали работу над новым фильмом, так мне страшно даже помыслить о нём. То, что нужно сделать, это что-то очень большое, и когда ты начинаешь это осознавать, сразу ложишься с депрессией.
Рома Либеров
Поэтому я стараюсь не думать о целом и не думать о завтра. Думаю только о сегодня и разбиваю всю задачу на крохотные отрезки. Лишь сделав одно, перехожу к другому. Непреложный закон такой — каждый день вся эта огромная штука должна двигаться хотя бы на миллиметр. Потому что, как говорил Владимир Иванович Немирович-Данченко: «Если вы стоите на месте, вы откатываетесь назад».